про фашистов собственно, я анонсировал его, только не здесь, торможу на второй - галлюциногенной части Однажды, когда дверь в квартиру была неосмотрительно оставлена открытой, а я заворачивал в туалет, к нам постучались и, не услышав ответа, приоткрыли створку.
-Вам посылка, - объявил надтреснутый старушечий голосок.
Я не успел рассмотреть почтальона, но принял посылку.
Теперь в моей левой руке подрагивал увесистый конверт, правой же приходилось придерживать коробку. Коробка оказалась настолько тяжёлой, что я придвинул её к груди.
-Кто там? – поинтересовалась мать. Она услышала шум и поднялась с постели.
-Должно быть, ошиблись адресом,- механически ответил я.
Я повертел конверт, бумага была жёлтой, очень плотной, с печатями и неразборчивым адресом.
-А кто принёс?- насела мать.
-Какой-то старик, - без удовольствия ответил я, как же я ненавидел эти допросы.
-Ты его не разглядел?- не унималась мать.
-Всё произошло слишком быстро.
Мать приблизилась ко мне и резко отобрала посылку.
- Не нравятся мне эти вещи, скажу отцу, чтоб закинул их на антресоль, а с утра схожу на почту.
Стемнело, я ушёл к себе и пытался читать, но вместо слов перед глазами складывались ничто не значащие фигуры. Посылка, вот, что владело моим умом.
Подумать только, уже завтра её может не быть, и я никогда не узнаю, что в ней скрывалось.
Я улучил мгновение, когда мать вышла в туалет, и быстро подтащил к шифоньеру стулья. Составленная из них конструкция отчаянно заскрипела под стопой, но крепко спящий отец не повёл и ухом. Я слепо пошарил запылённый пролёт, какая удача, вот конверт, а вот и острые грани коробки. Подтащив тяжёлый короб к краю, я чуть было не сверзнулся вниз, но отчаянный жест - я вцепился рукой в антресоль, удержал меня от падения.
С трудом унимая ревущий в груди восторг, я разобрал стулья и скрылся за дверью детской.
Было около двух часов ночи, когда, наконец, все улеглись. Первым делом я набросил на светильник полотенце, пускай думают, что я тоже сплю, и только потом достал из-под стола интригующие меня до дрожи вещи. Всё было готово: тёплый мыльный раствор и бумажная лента похожая на ту, что скрепляла короб. Я знал как ужасно то, что я планирую совершить, но противиться любопытству не было никакой возможности.
Мокрое остриё ножа погрузилось в чуть заметную складку. Заклеен конверт был просто, по вертикали, но так плотно, что складки были заметны только у краёв.
Немало намучившись с ними, я решил пока отложить конверт и занялся коробкой. С вскрытием её не возникло особых проблем. Я вытащил микроскоп и водрузил его на лакированную столешницу.
Прибор был тяжёлым, но компактным, поэтому увеличивал немногим лучше лупы. Теперь нужно было придумать, как распечатать конверт. Я подержал его над паром, но это не помогло. Наконец я решил просто срезать проклеенный край.
В конверте лежало короткое письмо. Я едва не оттяпал его кусочек. Текст, как и слабая, летящая галопом надпись на конверте, очевидно, был зашифрован. В одной из букв я узнал немецкое «С». Происхождение письма косвенно подтверждала вложенная в конверт книжка, оказалось, что это было не просто письмо, а бандероль. Книжка была маленькой – примерно четыре на семь сантиметров, но очень массивной. Переплёт загадочно поблёскивал, его покрывало очень тонкое сусальное золото, потемневшее от времени. Перекрещивающиеся линии вели к миниатюрному выпуклому кружку, в центре которого чернела свастика. Фон глазури был белым, а кайма по краям алой, как свежая кровь. Сбоку книжки имелся причудливый золотой замочек. Когда я нажал на него ногтём, послышалось лёгкое дребезжание. Под упруго откинувшейся крышкой обнаружился дагерротип - очень старое, но резкое фото со страшным уродцем.
Я вдруг понял, для чего предназначался микроскоп. С помощью него я мог рассмотреть детали махоньких снимков. В микроскопе имелась подсветка, я отключил лампу и забрался на кровать. Меня потряхивало от желания разгадать тайну золочёного альбома.
Фотографии голых уродцев перемежались парными портретами степенных господ. В этих снимках, несмотря на видимую обыкновенность, было что-то пугающее. Я не сразу понял что. В позах мужчин чувствовалось колоссальное напряжение, но его можно было объяснить процессом тогдашней съёмки, требующей длительной неподвижности. Задний фон был однородным, лишь изредка за спинами позирующих обнаруживался изящно вытканный гобелен. Одежда тоже была типичной для того времени, костюмы и кажущиеся сейчас нелепыми котелки. Как вдруг меня осенило!
Черты лиц отличались разнообразием, были сглажены слоем жира или напротив походили на обрубовочные гипсы, рисунок усов и бород также весьма разнился, а вот во взгляде царило удивительное тождество. У всех мужчин были большие, водянистые, на выкате глаза.
На последней странице висел одиночный портрет. Поза господина была скорее основательной, чем скованной. В кадр попали огромные, с толстыми пальцами руки. На пальце левой кисти сверкал внушительный перстень. Оправа его отличалась некой примитивностью и потому казалась древней, огранка камня также характеризовалась изысканной простотой. Это была пирамидка со срезанной вершиной.
К сожалению, монохромность снимка не давала понять, что за камень был вставлен в перстень, но я предположил, что это мог быть рубин. Кровавый камень как нельзя лучше подходил к облику человека на снимке.
Подбородок господина был властно вздёрнут, по-рыбьи выпуклые глаза смотрели прямо, на душе от них становилось нехорошо, как будто на тебя таращилась холодная морская бездна.
В какой-то момент мне захотелось прилечь, но круглая подошва микроскопа была идеально круглой, и он скатился с груди, едва не переломав мне рёбра. Я посетовал на то, что в коробку не положили микроскопа, с которым можно было бы лежать, и, отложив прибор, включил лампу.
Так я себе ломал глаза до утра, а утром, когда мать снова отправилась в туалет, возвратил посылку на место. Конверт пришлось заклеить мокрым обмылком, коробку - лентой.
За ужином мать сообщила, что визит на почту ни к чему не привёл, и что эта новость её беспокоит, ну как в коробке - бомба. Я хотел её утишить, но алчность сковала мне рот. Альбом был золотым, я мог сегодня же загнать его антиквару или обычным скупщикам золота.
Время было не позднее – четыре часа дня, но зимний день уже клонился к закату.
-Я на рынок! – бросил я, выбегая из двери.
Мать прореагировала неожиданно спокойно, не спросила по обыкновению - какой может быть рынок, на ночь глядя, а прокричала в ответ – «хорошо». Я обрадовался её реакции, но радость длилась всего мгновение, почувствовав тяжесть в кармане, я сразу же приуныл. Я знал, что решение сдать альбом может грозить большими неприятностями, и в то же время мне не хотелось возвращать его в дом. В этой маленькой книжечке содержалось нечто зловещее.
С момента моего выхода из дома прошло всего несколько мгновений, а я уже был полон решимости уничтожить альбом. Вдруг, я заметил краем глаза, что куст, возле которого я остановился, выглядит как-то странно. Присмотревшись к нему, я увидел россыпь жёлтых цветов. Это были осенние цветы, но сам факт их цветения в конце января вызвал у меня радостное удивление. Солнечная желтизна цветов развеяла страхи. У меня был с собой фотоаппарат, но в темноте он никак не желал настраиваться на фокус.
Я уже хотел было включить вспышку, как вдруг почувствовал какое-то движение. Инстинктивно скосив глаза влево, я заметил хлипкую тень. Она метнулась за куст сирени.
Я мог бы поклясться, что там был человек, а сейчас я видел только кружево голых веток. Живот сковало болезненным спазмом, я решил возвратиться домой. Шаг мой скоро перешёл в пугливую рысь, я успокоился, только когда закрылся на засов, теперь всё было в порядке, я был дома. Но дом, как выяснилось, был не тем местом, где можно было искать безопасность.